Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

— Вернее… — продолжает герцог, — у меня два подозрения, и я не знаю, какое из них хуже. Полный экземпляр известной вам книги есть только у вас — и прошел только через мои руки, в этом я уверен. Но, кажется, об… исследованиях и об их направлении знали слишком многие. Если это действительно цепь, если все осуществляется правильно и последовательно, то возможно кто-то просто прошел тем же путем. А то, что сделали один раз, можно повторить. А может быть все обстоит иначе. Может быть, чем дальше, тем больше одно событие притягивает другое — и с какого-то шага ритуал начинает осуществляться сам собой, даже без вмешательства.

«Он знает непозволительно больше, чем следует постороннему, — отмечает доминиканец. — Притяжение зла. Каждая новая струйка все больше размывает плотину. Капля к капле — ручеек, а следом за ручейками потоки, способные смывать города, и каждый поток несет с собой все больше песка, щебня, камня. В плотине достаточно проделать небольшую дыру, дальше вода справится сама. Он знает. Знает — и использует?»

— За что вы убили Петруччи, Ваша Светлость?

— Не за что. — Чуть наклоняет голову герцог. — Почему. Потому что я ошибся. Я увидел в нем орудие дьявола. И счел ниже своего достоинства вести счеты с орудием. Я хотел, — поясняет он с отвращением, — воспользоваться им, чтобы вызвать его хозяина — и сквитаться уже с ним. Да, я, конечно же, готов повторить это при свидетелях, если вам это понадобится. У меня и тогда были свидетели — если хотите, я назову вам имена людей, задержавших Петруччи, и человека, который был со мной потом. Он невиновен. Он не знал, зачем я это делаю. Он считал, что речь идет о политике. Я выбрал его из всех, потому что он… проявил в рамках исполнения долга некие склонности, которые, как я считал, могут еще надежней приманить Сатану, если меня самого окажется недостаточно. Естественно, мне в тот момент не пришло в голову, что если мое желание сбудется и Сатана явится на зов, мне — в тогдашнем моем положении и состоянии — нечего будет ему противопоставить. Это было не единственное обстоятельство, которое я тогда упустил. И даже не самое важное. Но я вполне понял меру своей ошибки и не собираюсь ее повторять.

«Безумец», — едва не говорит вслух отец Агостино.

Он способен оценить только что сделанное этим… помешанным. Его Светлость господин герцог Беневентский взял и отдал себя в заложники Священному Трибуналу; и реши Агостино дать делу надлежащий ход — за знаменосцем Церкви… еще и это… гоняться по Европе не придется, это очевидно.

Такую ношу не уронить бы — и не рухнуть под ней.

Собеседник — расчетливый игрок или безрассудно азартный поединщик? Или и то, и другое сразу? Признание выполнено безупречно, просчитано, словно сражение на арене. Признание — выражение раскаяния и осознания — обещание впредь воздерживаться от ошибки.

Доминиканец улыбается, качает головой.

— Какого разумения можно ожидать от слуг, если князья являют пример безрассудства?

Герцог снова кивает, благодарит. За свидетелей, которым теперь не угрожают хотя бы чужие ошибки.

Отец Агостино ловит направление благодарности и невольно поднимается на пару ступенек по лестнице симпатии. То, что говорят о молодом полководце Церкви — правда: он помнит, что такое верность вышестоящего, не на словах, а на деле. Может быть, лучше чем следует.

— К сожалению, теперь очень трудно узнать, какие осколки могли попасть в чьи руки. Петруччи рассказал мне то, что считал важным сам — кстати, он очень хорошо отзывался о вас, но до мелких подробностей дело не дошло. А у него было много корреспондентов — и, по меньшей мере, один из них интересовался рукописью потом. Поскольку он делал это открыто, его, я полагаю, можно сбросить со счетов…

— Когда к нам обратился ваш родич, — глядя в землю, говорит отец Агостино, — мы установили наблюдение за Петруччи и сразу увидели, что он общается больше с Сатаной, чем с древними духами. При этом на нем не было следов порчи. Увиденное было столь несообразно всему, что мы знали… мы не сочли… Я не счел возможным, — он поднимает голову и смотрит в янтарные глаза герцога Беневентского, — принять обычные меры. Я сообщил ему о том, что вижу. Кажется, он не поверил, а нам было интересно естественное развитие событий и его исследований. Все дальнейшее — моя вина.

Чезаре Корво невесело улыбается.

— Возможно, вы мне не поверите, но синьор да Сиена объяснял мне, что виноват во всем — он, а я — просто… не особенно сведущий и излишне энергичный молодой человек, оказавшийся не в то время не в том месте. Давайте не будем делить прошлое. Представляете ли вы, что можно сделать с настоящим?

Где-то там, на склоне холма остались валяться «святой отец» и «Ваша Светлость». Они их, конечно же, подберут, потом, по дороге в лагерь. Вряд ли ветер унесет эти важные среди людей слова слишком далеко.

…С настоящим? Никто, даже самые лучшие строители, не знают, как будут разбирать следующий завал. Нужно чувствовать расположение частей, чувствовать и душой, и руками. Обряд — или то, что кажется обрядом, — тоже завал. В нем есть последовательности, ритм, смысл.

— Прежде всего, нужно узнать, что еще, кроме клятв и жертв, натворили в этом несчастном городе. И в чем причина. Нераскаянное зло и неисповеданные грехи притягивают новое зло и новые грехи — но осколки дела Петруччи и впрямь могли разлететься очень далеко. Зло и грех могли быть совершены по неведению, а могли — нарочно.

— Боюсь, что это трудно установить точно с нашей стороны стены. Вы собираетесь в Фаэнцу?

Отец Агостино кивает. Собеседник нравится ему все больше. Он быстро и правильно думает, легко и расчетливо одновременно. Он не себялюбив и не жаден, смотрит достаточно далеко. Таких владык мало. Холоден, конечно — почти как лед, как вода со дна глубокого колодца; но вода эта прозрачна — а, впрочем, и ледяные волны могут быть тяжелы и высоки.

— Если вы не видите к тому препятствий… и даже если видите. Впрочем, я буду действовать к вашей выгоде, вы ведь выражаете волю матери нашей Церкви, — слегка усмехается Агостино. — Жители города поклялись не причинять вреда дому и делу Манфреди. Если князь заключит с вами союз, его делом станет ваше дело… простите, я забегаю вперед. Никто не может предать Сатане ничью душу, кроме своей — это вы должны знать. Если предательство будет совершено от имени